|

b. Наличное бытие

§ 89 В становлении бытие как тождественное с ничто и ничто как тождественное с бытием суть лишь исчезающие моменты; благодаря своему внутреннему противоречию становление впадает (fallt) в единство, в котором оба момента сняты. Результат становления представляет собой, следовательно, наличное бытие.

Примечание. Дойдя до этого первого примера, мы раз и навсегда напомним то, что мы указали в § 82 и примечании к ному, а именно что есть только один способ, которым может быть обеспечено движение и развитие науки, — закреплять результаты в их истине. Когда в каком-нибудь предмете или понятии обнаруживается противоречие (а нет вообще абсолютно ничего, в чем мы не могли бы и не были бы вынуждены обнаружить противоречие, т. е. противоположные определения; рассудочное абстрагирование есть не что иное, как насильственное закрепле­ние одной определенности, усилие сознания затемнить и удалить содержащуюся в нем другую определенность), когда познают такое противоречие, то обычно делают из этого вывод: «Следовательно, это противоречие есть нич­то». Так, например, Зенон сначала показал относительно движения, что оно противоречит себе, а затем сделал вывод, что оно, следовательно, не существует. Или другой пример: древние признавали неистинными определениями возникновение и исчезновение — эти два вида становления — и выражали этот свой взгляд так, что единое, т. е. ( абсолютное , не возникает и не исчезает. Эта диалектика, таким образом, останавливается лишь на отрицательной стороне результата и абстрагируется от того, что вместе с этим действительно налично, от определенного резуль тата, каковым здесь является чистое ничто, но ничто, ко­торое заключает в себе бытие, и точно так же бытие, ко­торое заключает в себе ничто. Таким образом: 1) наличное бытие есть единство бытия и ничто, в котором исчезла непосредственность этих определений и, следовательно, в их отношении исчезло их противоречие - единство, [227] в котором они еще суть только моменты; 2) так как ре­зультат есть снятое противоречие, то он есть в форме про­стого единства с собой, т. е. сам есть некое бытие, но бытие, содержащее отрицание или определенность; он есть становление, положенное в форме одного из своих моментов, в форме бытия.

Прибавление. Даже наше обычное представление о ста­новлении подразумевает, что там, где имеется становле­ние, получается нечто, и становление, следовательно, имеет результат. Но здесь возникает вопрос: каким обра­зом становление приходит к тому, чтобы не оставаться одним лишь становлением, а иметь еще вдобавок некий результат? Ответ на этот вопрос вытекает из природы становления, как она обнаружилась перед нами выше. Ста­новление содержит в себе бытие и ничто и содержит их та­ким образом, что оба они полностью переходят друг в друга и взаимно снимают друг друга. Становление, таким обра­зом, оказывается безудержным движением, но оно не мо­жет удержаться в этой абстрактной подвижности, ибо, так как бытие и ничто исчезают в становлении, а лишь это исчезновение и составляет понятие становления, оно, сле­довательно, само есть некое исчезающее, огонь, который потухает в самом себе, пожрав свой материал.
Но результат этого процесса есть не пустое ничто, а то тождественное с отрицанием бытие, которое мы называем наличным бытием и значение которого ближайшим обра­зом обнаруживается в том, чтобы быть ставшим.

§ 90

а) Наличное бытие есть бытие, имеющее определен­ность, которая есть непосредственная, или сущая опреде­ленность, есть качество. Наличное бытие, рефлектированное в этой своей определенности в самое себя, есть налич­но-сущее, нечто. Категории, развивающиеся в наличном бытии, мы отмечаем только суммарно.

Прибавление. Качество есть вообще тождественная с бытием, непосредственная определенность в отличие от рассматриваемого после него количества, которое, правда, также есть определенность бытия, но уже не непосредст­венно тождественная с последним, а безразличная к бы­тию, внешняя ему определенность. Нечто есть благодаря своему качеству то, что оно есть, и, теряя свое качество, оно перестает быть тем, что оно есть. Далее, качество есть по существу лишь категория конечного, которая [228] поэтому и находит свое подлинное место лишь в царстве природы, а не в мире духа. Так, например, в царстве природы так называемые простые вещества (кислород, углерод и т.д.) должны рассматриваться как существую­щие качества. Напротив, в царстве духа качество встре­чается лишь в виде чего-то подчиненного, и им не исчер­пывается какой-нибудь определенный образ (Gestalt) духа. Рассматривая, например, субъективный дух, состав­ляющий предмет психологии, мы можем, правда, сказать, что то, что называется характером, есть по своему логическому значению качество, но это не следует понимать так, что характер есть такая же насквозь проникающая душу и непосредственно тождественная с нею определен­ность, как это имеет место с вышеобозначенными про­стыми веществами в царстве природы. Более определенно как таковое качество обнаруживается в духе постольку, поскольку последний находится в несвободном, болезненном состоянии. Это бывает в состоянии страсти, и в осо­бенности в состоянии страсти, дошедшей до сумасшествия. О сумасшествии, когда сознание всецело проникнуто чув­ством ревности, страха и т. д., можно с полным правом сказать, что это сознание может быть определено как ка­чество.

§ 91

Качество как сущая определенность в противопостав­лении содержащемуся в нем, но отличному от него отрица­нию есть реальность) Отрицание, будучи уже не абстракт­ным ничто, а неким наличным бытием и нечто, есть лишь форма в последнем, оно есть инобытие. Так как это ино­бытие хотя и есть собственное определение качества, но псе же ближайшим образом отлично от него, то качество есть бытие-для-другого — широта наличного бытия, нечто. Бытие качества как таковое в противоположность этому отношению с другим есть в-себе-бытие.

Прибавление. Основа всякой определенности есть от­рицание (omnis determinatio est negatio, как говорит Спи­ноза). Лишенное мысли мнение рассматривает определен­ные вещи как лишь положительные и фиксирует их под (формой бытия. Однако голым бытием дело не кончается, ибо оно, как мы раньше убедились, совершенно пусто и неустойчиво. В указанном здесь смешении наличного бы­тия как определенного бытия с абстрактным бытием за­ключается, впрочем, нечто правильное, а именно то, что [ 229 ] в наличном бытии момент отрицания на самом деле содер­жится лишь как бы скрыто, и лишь в для-себя-бытии этот момент отрицания выступает свободно и добивается своего права. Если мы, далее, рассматриваем наличное бытие как сущую определенность, то мы тогда имеем в нем то, что понимают под реальностью. Так, например, говорят о реальности некоторого плана или некоторого намерения и понимают под этим то, что план, или намерение, уже не есть лишь нечто внутреннее, субъективное, а получил на­личное бытие. В том же смысле можно также назвать тело реальностью души и право — реальностью свободы или всю Вселенную вообще — реальностью божественного понятия. Но часто говорят о реальности еще и в другом смысле и понимают под нею то, что нечто ведет себя соот­ветственно своему существенному определению или свое­му понятию. Так, например, говорят: это — реальное за­нятие или: это — реальный человек. Здесь речь идет не о непосредственном, внешнем наличном бытии, а, скорее, о соответствии некоего налично существующего своему понятию. Но понимаемая так реальность уже более не отли­чается от идеальности (der Idealitat), с которой мы бли­жайшим образом познакомимся как с для-себя-бытием.

§ 92

b ) Бытие, фиксированное как отличное от определен­ности, как в-себе-бытие, было бы лишь пустой абстракцией бытия. В наличном бытии определенность едина с бытием, и вместе с тем она, положенная как отрицание, есть гра­ница, предел. Инобытие есть поэтому не некое безразлич­ное наличному бытию, находящееся вне его, но его собст­венный момент. Нечто благодаря своему качеству, во-пер­вых, конечно и, во-вторых, изменчиво, так что конечность и изменчивость принадлежат его бытию.

Прибавление. Отрицание в наличном бытии еще не­посредственно тождественно с бытием, и это отрицание есть то, что мы называем границей. Лишь в своей границе и благодаря ей нечто есть то, что оно есть. Нельзя, сле­довательно, рассматривать границу как лишь внешнее на­личному бытию; она, наоборот, проникает все наличное бытие. Понимание границы как лишь внешнего определе­ния наличного бытия основано на смешении качественной границы с количественной. Здесь речь идет пока о качест­венной границе. Если мы, например, рассматриваем уча­сток земли величиной в три моргена, то это его количественная [230] граница. Но этот участок земли есть, кроме того, луг, а не лес или пруд, и это составляет его качественную границу. Человек, поскольку он хочет быть действитель­ным, должен налично существовать, должен ограничивать себя. Кому конечное слишком претит, тот не достигает никакой действительности, а остается в области абстракт­ного и бесследно истлевает в себе.
Присматриваясь ближе к границе, мы находим, что она заключает в себе противоречие и, следовательно, оказы­вается диалектичной, а именно: граница составляет, с одной стороны, реальность наличного бытия, а с другой сто­роны, она есть его отрицание. Но далее, граница как от­рицание нечто есть не абстрактное ничто вообще, а сущее ничто или то, что мы называем «другим». Мысль о каком-либо нечто влечет за собой мысль о другом, и мы знаем, что имеется не только нечто, но также еще и другое. Но другое не есть то, что мы лишь находим, так что нечто могло бы мыслиться также и без него, но нечто есть б себе другое самого себя, и в другом для него объекти­вируется его же собственная граница. Если же мы теперь поставим вопрос, в чем состоит различие между нечто и другим, то окажется, что оба они суть одно и то же; эта тождественность и находит в латинском языке свое выражение в обозначении aliud-aliud. Другое, противо­стоящее нечто, само есть некое нечто, и мы поэтому го­ворим: нечто другое. Точно так же, с другой стороны, пер­вое нечто, противопоставленное другому, тоже определен­ному как нечто, само есть некое другое. Когда мы гово­рим: нечто другое, то мы сначала представляем себе, что нечто, взятое само по себе, есть лишь нечто и определение «другое» придается ему лишь чисто внешним рассмотре­нием. Мы думаем, например, что луна, которая есть нечто другое, чем солнце, могла бы быть, если бы даже солнца не было. Но на самом деле луна (как нечто) имеет свое другое в ней самой, и это составляет ее конечность. Пла­тон говорит: «Бог сделал мир из природы одного и дру­гого (του ετερον); он их соединил и образовал из них третье, которое имеет природу одного и другого». В этих словах выражена вообще природа конечного, которое как нечто не противостоит равнодушно другому, а есть в себе Другое самого себя и, значит, изменяется. В изменении обнаруживается внутреннее противоречие, которым налич­ное бытие страдает с самого начала и которое заставляет последнее выходить за свои пределы. Для представления [231] наличное бытие видится сначала в качестве простого по­ложительного и вместе с тем в качестве спокойно пребы­вающего внутри своей границы. Мы, правда, знаем также, что все конечное (а таково наличное бытие) подвержено изменению. Эта изменчивость наличного бытия видится, однако, представлению в качестве только возможности, реализация которой не имеет основания в нем самом. На деле же изменчивость лежит в понятии наличного бытия, и изменение есть лишь обнаружение того, что наличное бытие есть в себе. Живое умирает, и умирает именно по­тому, что оно как таковое носит в себе зародыш смерти.

§ 93

Нечто становится неким другим, но другое само есть некое нечто; оно, следовательно, само в спою очередь также становится неким другим и т. д. до бесконечности.

§ 94

Эта бесконечность есть дурная, или отрицательная, бес­конечность, так как она есть не что иное, как отрицание конечного, которое, однако, снова возникает и, следова­тельно, не снимается; или, иными словами, эта беско­нечность выражает только долженствование снятия конеч­ного. Прогресс в бесконечность не идет дальше выражения того противоречия, которое содержится в конечном, а именно конечное есть как нечто, так и его другое; этот прогресс есть вечная и непрестанная смена этих приводя­щих друг к другу определений.

Прибавление. Рассматривая моменты наличного бы­тия — нечто и другое — в их раздельности, мы получаем следующее: нечто становится другим, а это другое само есть некое нечто, которое, как таковое, изменяется в свою очередь, и т.д. до бесконечности. Рефлексия полагает, что она дошла здесь до чего-то высокого и даже до наивысо­чайшего. Но этот прогресс в бесконечность не есть истин­но бесконечное , которое состоит, наоборот, в том, что в своем другом оно пребывает у самого себя, или (выражая то же самое как процесс) состоит в том, что оно в своем другом приходит к самому себе. Очень важно надлежащим образом уразуметь понятие истинной бесконечности и не остановиться на дурной бесконечности бесконечного прогресса. Когда говорят о бесконечности пространства и времени, то обычно имеют в виду именно бесконечный прогресс. Говорят, например, «это время», «теперь» и затем [232] непрерывно выходят за эту границу вперед и назад. Точно так же обстоит дело с пространством, бесконеч­ность которого доставляет любящим назидания астрономам материал для многих пустых декламации. При этом еще обычно утверждают, что мышление непременно должно потерпеть поражение, начав рассматривать эту бесконеч­ность. Верно во всяком случае, что мы, наконец, пере­стаем двигаться все дальше и дальше по пути такого рас­смотрения, но мы поступаем так не вследствие возвышен­ности этого занятия, а вследствие того, что оно скучно. Слишком длительное рассматривание этого бесконечного прогресса скучно потому, что здесь беспрестанно повто­ряется одно и то же. Сначала ставят границу, затем пере­ступают ее, и так до бесконечности. Мы здесь, следова­тельно, ничего другого не имеем, кроме поверхностной смены, которая никогда не выходит из области конечного. Если думают, что посредством выхода в эту бесконечность мы освобождаемся от конечного, то нужно сказать, что на самом деле это освобождение, которое дается бегством. Но убегающий еще не свободен, потому что он в своем бегстве все еще обусловливается тем, от чего он убегает. Если же говорят далее, что бесконечное недостижимо, то это совершенно правильно, но правильно лишь постольку, поскольку бесконечное определяется как абстрактно от­рицательное. Философия не возится с такой пустой и лишь потусторонней вещью. То, чем занимается филосо­фия, есть всегда некое конкретное и всецело наличное. Задачу философии видели также и в том, чтобы ответить па вопрос, как бесконечное решается на то, чтобы выйти за свои пределы. На этот вопрос, в основании которого лежит предпосылка о наличии резкой противоположности между конечным и бесконечным, можно ответить лишь, что сама эта противоположность есть неистинное и что бесконечное на самом деле вечно выходит и не выходит за свои пределы. Впрочем, говоря: бесконечное есть неконечное, мы этим уже на деле высказали истину, ибо, так как само конечное есть первое отрицание, неконечное ость отрицание отрицания, тождественное с собой отрица­ние и, следовательно, вместе с тем и истинное утверж­дение.
Рассмотренная здесь бесконечность рефлексии есть лишь попытка достигнуть истинной бесконечности, неудач­ный межеумок (Mittelding). Это вообще та философская точка зрения, которая в новейшее время выдвигалась [233] в Германии. Согласно этой точке зрения) конечное должно быть снято, а бесконечное должно быть признано не только отрицательным, но также и неким положительным. В этом долженствовании всегда заложено бессилие, проявляю­щееся в том, что нечто признается правомерным, и все же это, признаваемое правомерным, не может проложить себе дорогу. Кантовская и фихтевская философия не пошли в своем этическом учении дальше этой точки зрения дол­женствования. Непрерывное приближение к закону ра­зума — это наибольшее, что может быть достигнуто на этом пути. Кроме того, этим же постулатом обосновывают также и бессмертие души.

§ 95

с) На деле здесь имеется лишь то, что нечто стано­вится другим, а это другое в свою очередь становится другим. Нечто, находясь в отношении с другим, само уже есть некое другое по отношению к этому последнему. Так как то, во что нечто переходит, есть то же самое, что и само переходящее (оба имеют одно и то же опреде­ление, а именно быть другим) , то в своем переходе в другое нечто лишь сливается с самим собою, и это отношение с самим собою в переходе и в другом есть истинная беско­нечность. Или, с отрицательной стороны, изменяется имен­но другое, оно становится другим другого. Таким образом, бытие снова восстановлено, но как отрицание отрицания и есть для-себя-бытие.

Примечание. Дуализм, делающий непреодолимой про­тивоположность между конечным и бесконечным, не учи­тывает того простого обстоятельства, что таким образом бесконечное сразу же оказывается лишь одним из этих двух, что его, следовательно, превращают в лишь особен­ное, причем другим особенным оказывается конечное. Та­кое бесконечное, которое есть только особенное, которое стоит наряду с конечным, имеет, следовательно, в послед­нем свой предел и границу, и есть не то, чем оно должно быть, не бесконечное, а лишь конечное. В таком отноше­нии, в котором конечное помещается здесь, по эту сторону, а бесконечное — там, по ту сторону, коночному приписы­вается равное с бесконечным достоинство независимости и самостоятельности существования; бытие конечного с этой точки зрения превращается в абсолютное бытие; в таком дуализме оно стоит прочно само по себе. Если бы конечное соприкоснулось, так сказать, с этим бесконечным, [234] то оно было бы уничтожено, но конечное, согласно этому взгляду, не может соприкасаться с бесконечным, между ними существует бездна, непроходимая пропасть; бесконечное остается по одну сторону, а конечное — по другую. Утверждение о непоколебимом пребывании ко­нечного по ту сторону от бесконечного, считающее себя выше всякой метафизики, всецело стоит на почве ординарнейшей рассудочной метафизики. Здесь происходит то же самое, что мы находим в бесконечном прогрессе: то соглашаются, что конечное не есть в себе и для себя, что оно не обладает самостоятельной действительностью, аб­солютным бытием, что оно представляет собой лишь нечто преходящее; то сейчас же забывают это и представляют себе конечное чем-то лишь противостоящим бесконечному, всецело оторванным от него и неподвластным уничтоже­нию, пребывающим самостоятельно и для себя. Мышление полагает, что оно таким образом поднимается к бесконеч­ному, а на самом деле с ним происходит как раз про­тивоположное: оно приходит к такому бесконечному, ко­торое есть только конечное, и, полагая, что покинуло конечное, оно скорее удерживает его, превращает его в абсолютное.
После этого разъяснения несостоятельности проводи­мой рассудком противоположности между конечным и бес­конечным (полезно было бы сравнить с этим разъясне­нием диалог Платона «Филеб») на ум легко может прийти выражение, что, следовательно, конечное и бесконечное едины, что истина, истинная бесконечность, должна быть определена и высказана как единство бесконечного и ко­нечного. Такое выражение в известной мере правильно, но оно в такой же мере неточно и неправильно, и к нему при­менимо то, что мы заметили выше относительно единства бытия и ничто. Это выражение навлекает на себя справед­ливый упрек в оконечивании бесконечности, в выдвигании некоего конечного бесконечного, ибо это выражение дает повод думать, что конечное здесь сохраняется, в нем не высказано ясно и определенно, что конечное снимается в бесконечности. Или же, если бы было принято в сообра­жение, что конечное, положенное в его единстве с беско­нечным, во всяком случае не может оставаться тем, чем оно было вне этого единства, что оно по крайней мере должно несколько пострадать в своем определении (по­добно тому как калий теряет свои свойства, соединяясь с кислотой), то это выражение давало бы повод думать, что [235] такая же судьба постигает п бесконечное, что оно, как отрицательное, со своей стороны также притупляется о конечное. Это и происходит на самом деле с абстрактным, односторонним рассудочным бесконечным. Но истинное бесконочное не находится в положении односторонней кислоты, а сохраняет себя. Отрицание отрицания не есть нейтрализация; бесконечное есть положительное, и только конечное есть снятое.
В для-себя-бытии выступает определение идеальности. Наличное бытие, взятое ближайшим образом лишь со сто­роны его бытия или его утвердительности, обладает реаль­ностью (§ 91), и, следовательно, конечность также бли­жайшим образом выступает в определении реальности. Но истину конечного составляет, наоборот, его идеальность. И точно так же бесконечное рассудка, которое ставится им рядом с конечным, само есть одно из двух конечных, есть неистинное, идеальное (ein ideelles).

Эта идеальность конечного есть основное положение философии, и каждое подлинно философское учение есть поэтому идеализм . Важно только не принимать за бесконечное то, что по-своему определению тотчас же превра­щается в особенное и конечное. Поэтому здесь мы уделили особое внимание и развили пространно это различение: от него зависит основное понятие философии — истинно бес­конечное. Это различение вполне уясняется простыми и кажущимися поэтому незначительными, но неопровержи­мыми соображениями, содержащимися в этом параграфе.