|

c. Для-себя-бытие

§ 96 a ) Для-себя-бытие как отношение с самим собой есть непосредственность, а как отношение отрицательного с са­мим собой оно есть для-себя-сущее, единое, одно ( das Eins ) — то, что в самом себе не имеет различий и, следовательно, исключает другое из себя.

Прибавление. Для-себя-бытие есть завершенное каче­ство и как таковое содержит в себе бытие и наличное бы­тие как свои идеальные моменты. Как бытие для-себя-бытие есть простое отношение с собой, а как наличное бы­тие оно определенно, но теперь эта определенность уже не есть более конечная определенность, нечто в его отли­чии от другого, но бесконечная определенность, содержа­щая в себе различие как снятое. [236]
Ближайший пример для-себя-бытия имеем мы в «я». Мы раньше всего знаем себя в качестве палпчно сущего, отличного от других наличие сущих и соотнесенного с ними. Но дальше мы знаем эту обширную область на­личного бытия как то, что заострено в простую форму для-себя-бытия. Когда мы говорим «я», это есть выраже­ние бесконечного и вместе с тем отрицательного отноше­ния с собой. Можно сказать, что человек отличается от животного и, следовательно, от природы вообще главным образом тем, что он знает себя как «я». Этим мы в то же время говорим, что вещи, принадлежащие царству при­роды, не доходят до свободного для-себя-бытия , но как ограниченные наличным бытием суть всегда лишь бытие для другого. Далее, мы вообще должны понимать для-себя-бытие как идеальность в противоположность наличному бытию, которое мы обозначили выше как реальность. Реальность и идеальность обычно рассматриваются как два определения, противостоящие друг другу с одинаковой самостоятельностью, и, согласно этому, говорят, что кроме реальности есть также и идеальность. Но идеальность не есть нечто, имеющееся вне и наряду с реальностью, а по­нятие идеальности, несомненно, состоит в том, что она есть истина реальности, т. е. что реальность, положенная как то, что она есть в себе, сама оказывается идеальностью. Не следует поэтому думать, что мы оказываем идеальности подобающую ей честь, признавая, что на реальности все не кончается и вне ее существует еще и идеальность. Та­кая идеальность, стоящая рядом с реальностью или даже над ней, была бы на самом деле лишь пустым названием. Идеальность обладает содержанием, лишь будучи идеаль-ностью чего-то; но это нечто не есть голое неопределенное «это» или «то», а есть определенное в качестве реальности наличное бытие, которое, фиксированное в его «для себя», не обладает истинностью. Поэтому не без права различие между природой и духом понимали таким образом, что основным определением идеальности должна быть реаль­ность, а основным определением реальности - идеаль­ность. Природа как раз не есть застывшее и завершенное «для себя», которое, следовательно, могло бы существовать и без духа, лишь в духе достигает она своей цели и своей истины, и точно так же дух в свою очередь не есть лишь абстрактное потустороннее природы, а есть поистине дух и подтверждает себя в качестве такового лишь постольку, поскольку он содержит в себе природу как снятую. Нужно [237] при этом напомнить о двояком значении нашего немец­кого выражения aufheben (снимать). Aufheben — значит, во-первых, устранить, отрицать, и мы говорим, например, что закон, учреждение и т. д. seien aufgehoben (отменены, упразднены). Но anfheben означает также сохранить, и мы говорим в этом смысле, что нечто сохранено (aufgehoben sei). Эта двойственность в словоупотреблении, когда одно и то же слово имеет отрицательный и положительный смысл, не должна рассматриваться как случайная, и тем менее мы должны упрекать язык в путанице, а должны усмотреть здесь спекулятивный дух нашего языка, пере­ступающего пределы голого рассудочного «или-или».

§ 97

b) Отношение отрицательного с собой есть отрицатель­ное отношение, есть, следовательно, отличение единого от самого себя, отталкивание одного, т. е. полагание многих одних. Со стороны непосредственности для-себя-сущего эти многие суть сущие, и отталкивание сущего одного становится поэтому их отталкиванием друг друга как на­личных, иначе говоря, становится их взаимным исключе­нием друг друга.

Прибавление. Когда речь идет об одном, нам тотчас же приходят на ум многие . Здесь возникает вопрос: от­куда берутся многие? В представлении мы не находим ответа па этот вопрос, так как оно рассматривает многие как непосредственно наличные, и единое считается только одним среди многих. Согласно же понятию, одно, на­против, образует предпосылку многих, и в мысли об одном уже заключается то, что оно полагает само себя как мно­гое. Для-себя-сущее одно как таковое не есть безотно­сительное подобно бытию, а есть отношение подобно на­личному бытию; но оно соотносится не с другим подобно нечто, а как единство нечто и другого оно есть отношение с самим собой, и это отношение есть именно отрицательное отношение. Таким образом, одно оказывается совершен­но несовместимым с собой, отталкивает от себя самое себя, то, чем оно себя полагает, есть многое. Можно эту сто­рону в процессе для-себя-бытия обозначить образным вы­ражением: отталкивание (Repulsion). Об отталкивании говорят в основном при рассмотрении материи и понимают под этим выражением именно то, что материя, будучи мно­гим, в каждом из этих многих одних ведет себя как исключающая все остальные. Не следует, впрочем, понимать [238] процесс отталкивания в том смысле, что одно есть от­талкивающее, а многие — отталкиваемые; скорее, как мы заметили выше, он состоит как раз в том, что единое исключает себя из самого себя и полагает себя как многое, но каждое из многих само есть единое, и поскольку оно ведет себя как таковое, то это всестороннее отталкивание переходит в свою противоположность — в притяжение.

§ 98

c) Но каждое из многих есть то же самое, что и другие многие, каждое есть одно или же единое во многом, они поэтому тождественны. Или: если будем рассматривать отталкивание в нем самом, то оно как отрицательная по­зиция многих одних относительно друг друга есть столь же существенным образом их отношение друг к другу; и так как те, с которыми соотносится единое в своем оттал­кивании, суть одни, то оно относится в них с самим собой. Отталкивание есть поэтому столь же необходимо притяжение, и исключающее одно, или для-себя-бытие, снимает себя. Качественная определенность, которая до­стигла в одном своего в себе и для себя определенного бытия, перешла, таким образом, в определенность как снятую, т. е. в бытие как количество.

Примечание. Атомистическая философия представляет собой ту точку зрения, с которой абсолютной определяет себя как для-себя бытие, как одно и как множествен­ность одних. Основной их силой эта философия и призна­вала обнаруживающееся в понятии одного отталкивание; но, согласно атомистической философии, соединяет одни не притяжение, а случай , т. е. то, что лишено мысли. Так как единое фиксируется как одно, то его соединение с другим должно, разумеется, выглядеть как нечто совер­шенно внешнее. Пустота, другой принцип атомистиче­ской философии, есть само отталкивание, которое пред­ставляют себе как сущее ничто между атомами. Новейшая атомистика (а физика все еще придерживается этого принципа), отказавшись от атомов, придерживается, од­нако, маленьких частиц, молекул; тем самым она прибли­зилась к чувственному представлению, пожертвовав мыс­лительным определением. Поставив, далее, рядом с силой отталкивания силу притяжения, новейшая атомистика, правда, завершила противоположность, и открытие этой так называемой силы природы было предметом большой гордости. Но взаимоотношение притяжения и отталкивания, [239] то, что составляет конкретность и истину, следовало бы вырвать из того тумана, из той путаницы, в которой их оставил также и Кант в своих «Метафизических нача­лах естествознания». Еще большее значение, чем в фи­зике, атомистическое воззрение получило в политических учениях нового времени. Согласно последним, воля еди­ничных лиц как таковых есть принцип государства; силой притяжения являются частные потребности, склонности отдельных лиц, а всеобщее — само государство — есть внешнее договорное отношение.

Прибавление 1-е. Атомистическая философия образует существенную ступень в историческом развитии идеи, и принципом этой философии является вообще дл я-себя- бытие в форме многого. Если еще и в наше время атоми­стика пользуется большим почетом у таких естествоиспы­тателей, которые знать ничего не хотят о метафизике, то здесь следует напомнить о том, что не избегнешь метафи­зики, а именно сведения природы к мыслям, бросаясь в объятия атомистики, так как атом на деле сам представ­ляет собой мысль, и понимание материи как состоящей из атомов есть, следовательно, метафизическое ее понимание. Ньютон, правда, прямо предостерегал физику, чтобы она не впадала в метафизику; к чести его, следует, однако, заметить, что он сам отнюдь не поступал согласно этому предостережению. Чистыми физиками, только физиками являются на самом деле лишь животные, так как они не мыслят; человек же, напротив, как мыслящее существо есть врожденный метафизик. Важно поэтому лишь то, является ли та метафизика, которую применяют, настоя­щей, а именно: не придерживаются ли вместо конкретной, логической идеи односторонних, фиксированных рассудком определений мысли и не эти ли определения образуют основу как нашей теоретической, так и практической дея­тельности. Этот именно упрек заслужила атомистическая философия. Древние атомисты рассматривали (как это часто происходит и в наше время) все как многое, и слу­чай, согласно их воззрению, сводит вместе носящиеся в пустоте атомы. Но отношение многих друг с другом отнюдь не случайно, а имеет свое основание (как мы уже заметили раньше) в них самих . Канту принадлежит заслуга завершения понятия матери и тем, что он ее рас­сматривает как единство отталкивания и притяжения. В этом воззрении правильно то, что притяжение, несомненно, должно быть признано другим моментом, содержащимся [240] в понятии для-себя-бытия, и что, следовательно, притяжение столь же существенно принадлежит материи, как и отталкивание. Но эта так называемая динамическая конструкция материи имеет тот недостаток, что отталки­вание и притяжение постулируются без дальнейших око­личностей, а не дедуцируются, а такая дедукция показала бы также, как и почему происходит то их единство, кото­рое в динамической конструкции есть лишь бездоказатель­ное утверждение. Если, впрочем, Кант определенно на­стаивал на том, что не следует рассматривать материю как существующую для себя и лишь затем (как бы мимоходом) снабженную двумя указанными силами, а следует ее рас­сматривать как существующую исключительно в их един­стве, и если немецкие физики в продолжение некоторого времени допускали эту чистую динамику, то большинство этих физиков в новейшее время нашло снова более удоб­ным возвратиться к прежней атомистической точке зре­ния и вопреки предостережению их коллеги, покойного Кестнера, рассматривать материю как состоящую из бесконечно малых частичек, называемых атомами, кото­рые приводятся в отношение друг с другом посредством игры соединенных с ними сил отталкивания и притяжения или каких-либо других сил. Это тоже метафизика, остере­гаться которой у нас есть, несомненно, достаточно осно­ваний, ибо она бессмысленна.

Прибавление 2-е. Указанного в предшествующем па­раграфе перехода качества в количество мы не встречаем в нашем обыденном сознании. Последнее считает качество и количество двумя самостоятельными, рядоположными определениями и поэтому утверждает: вещи определены не только качественно, но также и количественно. Откуда берутся эти определения и как они относятся друг к дру­гу, об этом здесь не спрашивают. Но количество есть не что иное, как снятое качество, и это снятие получает место именно посредством рассмотренной здесь диалек­тики качества. Мы имели сначала бытие, н его истиной оказалось становление; последнее образовало переход к наличному бытию, истина которого заключается в изменении. Но изменение обнаружило себя в своем результате не свободным от отношения с другим п от перехода в дру­гое для-себя-бытие, и, наконец, это для-себя-бытие оказа­лось в обеих сторонах своего процесса, в отталкивании и притяжении, снятием самого себя и, следовательно, сня­тием качества вообще в тотальности его моментов. Но это [241] после этого переходим к рассмотрению количества, послед­нее тотчас же рождает в нас представление о безразлич­ной внешней определенности, так что вещь, хотя ее коли­чество и изменяется и она становится больше или меньше, все же остается тем, что она есть.