|

Переписка Гегеля с Кнебелем

ГЕГЕЛЬ - КНЕБЕЛЮ Бамберг, 30 августа 1807 г.

[...] Основная цель этого письма — попросить Вас прислать мне вести о Вас и о том, какой образ жизни Вы ведете. Что я додаю, и почему я это делаю. Вы уже знаете. Вы знаете также, что я всегда имел склонность к политике, однако эта склонность и ходе моей деятельности в газете ослабла, хотя, казалось, должно было быть наоборот, так как я получаю для этого здесь больше пищи. Ведь в газете я рассматриваю политические новости с несколько иной точки зрения, чем читатель: для него главное — содержание, для меня же новость — статья, которой нужно заполнить страницу. Уменьшение удовольствия, которое приносит удовлетворение политического любопытства, компенсируется чем-то другим, и одно из воплощении этого другого ость денежная выручка. Я на собственном опыте убедился в истинности библейского изречения, которое я сделал своей путеводной звездой: заботьтесь в первую очередь о пище и одежде, а царствие небесное придет само1. Другое же [утешение] состоит в том, что журналист сам является предметом любопытства, а часто и зависти, поскольку каждый стремится знать то, что журналист знает только in petto [про себя] и что, как уверяют, должно быть самым интересным. Между нами говоря, я знаю ничуть не больше, чем написано в моей газете, а иногда и того меньше. Но я не могу оставить Вас совершенно не осведомленным но части тайных политических новостей и, таким образом, могу Вам sub rosa [по секрету] сообщить, что Люсьен Бонапарт становится королем Португалии и Испании, а Бертье — королем Швейцарии. Война между Баварией и Австрией и без того дело совершенно очевидное2.

Пожалуйста, не оставляйте это мое сообщение без ответа; Вы как человек, посвященный в высокую политику, были бы вполне в состоянии поднять на высоту узкую политику скромного журналиста. Поддержите своего друга [хотя бы] умеренным вкладом; ведь кроме интересов дела такие статьи имеют еще и побочное значение, именно то, что ими я бьл бы обязан любезности друга, который для меля ценнее, чем содержание этих статей даже в том случае, если бы содержанием их были император и короли, а также раздаривание империй и принцесс. В это печальное мирное время, которое для журналиста то же, что лунный свет и хорошая полиция для воров и.., я нуждаюсь во всяческой помощи, чтобы давать пищу любопытной публике. Ваша земля, правда, не очень богата политическими событиями, исключая великую битву под Иеной, подобные которой случаются однажды в сто или тысячу лет, но великие политические события и газетные сообщений не одно и то же, а в последних нот недостатка. Например, путешествует ли какой-нибудь маршал или посланник Рейнгарт, отъезжает ли какая-нибудь герцогская семья (преимущественно Неясного княжества) —все это дает стоящую статью. Я, конечно, хорошо знаю, что писать газетную статью — это все равно что жевать солому по сравнению с наслаждением, испытываемым при чеканке и шлифовке гекзаметров Лукреция, полного глубокой философии3. Но поскольку в философии Эпикура пищеварение не оставлено без внимания и, желая способствовать этому процессу, на помощь призывают чтение газетной статьи, то я считаю себя вправе думать, что четверть часика, выделенные па написание газетной статьи, будут стимулировать превращение газетного дела из пассивного в активное. Однако я вижу более целесообразный способ оказать эту любезность, о чем и хочу Вас просить. Нельзя ли предложить Карлу4, которому я прошу передать сердечный привет, какое-нибудь упражнение в объективном стиле, который называется газетным и который больше всего способен уравновешивать склонность молодежи к фантазии и к остроумничанью. Кроме этой пользы для образования у Карла будет еще и та выгода, что за каждую статью мы отпустим ему в кредит кружку бамбергского пива, если он его любит, а когда образуется какая-нибудь сумма, мы ему аккуратно переводом ее.

Подумайте, пожалуйста, о моей просьбе. Мне было бы очень, приятно заполучить корреспондента в Вашей земле. Однажды кто-то без yказания имени и учреждения отправителя прислал мне официальное сообщение о событиях, происходивших в веймарском войске под Кольбергом, за которое я очень признателен, хотя и не знаю кому. Я подумал теперь о том, чтобы в этой связи обратиться к Фальку или к господину д-ру Мюллеру. Вы с обоими знакомы, и я бы просил Вас либо поговорить с кем-то из них об этом предмете, либо посоветовать мне, к кому Ли из них я мог обратиться. О гонораре мы договоримся [...].

Еще несколько слов о других моих долах. Вы знаете, что я в Веймаре хлопотал об отпуске на это полугодие. Теперь я оказался более тесно связан с газетным делом, и мне, по-видимому, придется отказаться от предоставляемой герцогом пенсии, что, быть может, и излишне, так как мне ее в квартале май — июль но выплатили, хотя я полагал, что получу ее. В остальном же я буду считать для себя честью носить звание профессора Иены и называться таковым. Однако я не смогу вернуться на место, где был прежде; если же экономическая сторона там изменится, то я не поколеблюсь поменять редакцию газеты на философскую кафедру. Более того, я даже мечтаю о такой перемене. Эта перспектива, однако, ничуть не уменьшает моего желания сделать более тесными наши дружеские отношения. Я с удовольствием отказался бы от своих широких связей, в которых ежедневно нахожусь со всем миром ради нескольких часов еженедельных бесед с Вами. Здесь неплохое пиво, но как бы было хорошо, если бы Вы приехали сюда и мы пили его прямо на месте — в находящемся под скалой погребе, да к тому же Вы бы могли сделать его вкус более пряным. В связи с последним обстоятельством очень прошу Вас немного перца — в строчках. Я позволю себе попросить Вас передать искреннейшие приветы госпоже Кнебель и другим моим друзьям.

Ваш друг и покорный слуга Гегель.

КНЕБЕЛЬ - ГЕГЕЛЮ Иена, 11 сентября 1807 г.

[...] То, что Вы, может быть только и шутку, требуете от меня, не является моей профессией [...].

[...] И действительно, дорогой друг, обратитесь Вы лучше по поводу того, что Вас интересует, к господину Фалъку. который живет в окружении множества разных людей и с удовольствием взял бы на себя выполнение Вашего задания. Мне кажется, что под Вашим руководством он стал бы человеком, которого Вы могло бы использовать.

С удовольствием поговорил бы с Вами о Вашей новейшей философии, если бы причитал [Вашу книгу]. Предисловии дал мне Зеебек, и я был поражен глубиной Вашего ума. Что остается пожелать мне и, насколько могу судить, некоторым друзьям, это чтобы Вы сделали тонкую ткань Ваших мыслей несколько более наглядной и понятной для наших непросвещенных голов. В самом деле, мы Вас считаем одним из первых мыслителей нашего времени, однако мы хотим, чтобы Вы придали могуществу Вашего ума более осязательные формы. То, что и здесь говорю, быть может, очень смело и недостаточно обоснованно, но Вы должны простить поэтическому воображению, если я скажу, что хотел бы видеть серьезное перешедшим в область прекрасного, хотя и не в дидактическую поэму Лукреция. Ваши сравнения так же великолепны, как и Ваши мысли.

ГЕГЕЛЬ — КНЕБЕЛЮ Бамберг, 21 ноября 1807 г.

[...] Вы были столь добры, что высказали в своем письме несколько лестных слов о предисловии к моей книге (которое Вы, как я вижу, брали у кого-то — непостижимо, каким образом посланный мной Вам экземпляр не дошел до Вас; я могу лишь высказать догадку, что он был неполным и потому не был отдан Вам), Я бы с удовольствием выполнил Ваше пожелание о большей понятности и ясности, однако, понимая, что именно это и есть признак завершенности, должен признаться, что этого очень трудно добиться, разумеется если помимо прочего само содержание основательно. Ведь есть содержание, которое уже в самом себе несет ясность, наподобие того, с чем я сейчас имею дело, например: сегодня здесь проездом был принц Н.Н.; Его ВЫСОЧЕСТВО охотились на кабанов и т. п. Конечно, способ изложения политических новостей очень ясен, только вот, несмотря на эту ясность, в наше время тут и там мы сталкиваемся с фактами, когда и писатель, и читатель именно в силу такой ясности ничего в этом не смыслят. Я мог бы поэтому, per contrarium [от противного], сделать вывод, что при моем неясном стиле изложения можно понять больше: на это я хотел бы надеяться, однако не верю в это. Но если уж говорить серьезно, то если какая-нибудь абстрактная материя не допускает той наглядности, с помощью которой ужо при первом приближении к предмету все становится ясно и попятно (что вполне достижимо при более конкретной материи), то я нахожу Ваш упрек справедливым и могу противопоставить ему лишь жалобу (если мне позволительно жаловаться), что сама так называемая судьба препятствует мне создавать своим пером нечто такое, что могло бы в сфере моей пауки приносить больше удовлетворения людям такого проникновенного ума и вкуса, каким являетесь Вы, друг мой, и приносить удовлетворение мне самому, так чтобы я мог сказать: ради этого стоило мне жить! [...]

КНЕБЕЛЬ — ГЕГЕЛЮ Иена, 7 окт[ября] 1808 г.

[...] Я бы хотел сообщить Вам еще кое-что, разумеется, не для статьи в газете: речь идет о том, что Нас, пожалуй, больше заинтересует. Великий Наполеон завоевал сердца всех людей, особенно рассудительных, и любовь эта совершенно не зависит от величия и власти, она должна быть отнесена скорее к человеку, чем к императору. В его облике находят выражение некоторой меланхолии, что, согласно Аристотелю, является главной чертой всякого великого человека и характера, и не только черты великого ума, но и истинную доброту душевную, которую ничуть не уменьшают силы его великих стремлений и деяний. Короче говори, он наполняет людей энтузиазмом. Он уже два раза довольно долго беседовал с нашим Гёте и тем самым дал нашим монархам хороший пример того, что им не следует избегать возможности познавать и уважать своих замечательных мужей.

Сегодня император посетит поле сражения под Иеной, позавтракает на горе Наполеона, на которой он в ночь с 13 на 14 октября разбил свой лагерь, и оттуда пойдет на охоту на зайцев вблизи Апольды. Небо благоприятствует этим намерениям, так как вчера и сегодня стоит хорошая погода, чего у нас давно уже не было.

Будьте здоровы!
К.

ГЕГЕЛЬ - КНЕБЕЛЮ Бамберг, 14 октября 1808 г.

Меня искренно обрадовали доброта и готовность, с которыми Вы выполнили просьбу, переданную мной Вам через Фромманна, и мне это показалось доказательством Вашего иге еще продолжающегося дружеского расположения ко мне. Конечно, не с такой просьбой должен был бы я обращаться к Вам, чтобы Вы, взявшись за перо, сообщала мне политические глупости газетных писак; с каким удовольствием я обратился бы к Вам с просьбой прислать мне стихи Лукреция, элегии Тибулла или творения Вашей собственной Мулы! Но я боюсь, что тем самым кое-чем обязал бы себя или дал бы Вам основание ожидать от меня что-нибудь равноценное. Л такими возможностями я не располагаю ни в коей мере и весьма от них далек. Здесь нет лавровых рощ, здесь только леса, где можно найти плоды, которые способны вдохновить и вознаградить лишь брюзгу! Здешняя Гиппокрена — пивная кружка. Таможня, полиция, организации — материал для элегий не Проперциева искусства! Если наш век действительно век железа, то железо это с примесью таких далеко не благородных металлов, как свинец и никель и др. Правда, все время стремятся примешать к нему немного золота, но ведь золото имеет свойство увеличиваться в объеме весьма медленно, да и одним лишь искусством плавки и возней с плавильной печью это дело не наладишь! Хорошо Вам, которому позволено оставаться наедине с самим собой и тиши и иметь дело с сокровищами, которым не грозит порча. Каково же мне, если то, что я откапываю сегодня, завтра уже никуда не годится или же забывается! И все же дружеское слово, написанное — правда не очень часто! — Вами, извлекает звуки из старых струн, превращаясь в милую и непрерывную мелодию, которая вызывает воспоминание о лучших временах, порождая если не надежду, то хотя бы желание [...]

Возвращаясь к политике, хотел бы спросить, были ли Вы на охоте на зайцев в Анольде? Присутствовали ли Вы на завтраке в павильоне на плато? О чем говорил Наполеон в своей беседе с Виландом и Гёте на балу? Видели ли Вы там также и Тальма? Все это я спрашиваю не для газеты, а для моего собственного образования. Расскажите мне обо всем этом, если у Вас будет настроение и если это доставит Вам удовольствие или окажет честь — ну, окажем, не немцам, а тем многим весьма почтенным людям, которых Вы там встретили [...]

С тех пор кик я Не слышал пения Вашей супруги, я не слышал вообще никакого приличного пения. Передайте ей мой сердечный привет и не менее сердечный Карлу.

Ваш Гегель.